Анна Закревская - Радуга на сердце
Кирька закрыл глаза и откинулся в кресле, пытаясь понять, каким ветром принесло ему в лицо лёгкую нотку полынной горечи, от которой вырубилась даже его вечно включённая опция «отмочить что-нибудь смешное и язвительное», а потом словно наяву услышал тихий санькин голос. Тебя-не… Ну, а меня самого, то есть Саньку?
Отругают, наверняка отругают, ибо есть кому ругать человека, отягощённого семейным багажом. «В отличие от меня», – подумал Кирька, но отчего-то веселее ему не стало ни капли. Впрочем, окольцовывая свою благоверную, как там её, ты должен был понимать, на что идёшь, Валько. Недаром помимо стандартных «Согласны?» в ЗАГСах проводят ещё и экспресс-ЭЭГ на вменяемость кандидатов в молодожёны.
from: _thunderbird_
to: Salamander
по себе не судят)
я забиваю столик в углу.
Полночь не полночь, а все один черт в город, хоть и только шестой час вечера. Санька трясся в вагоне метро, убаюканный гулом поезда. Вот и хорошо, вот так и надо… Сорваться. Освободиться. Сделать то, что хочешь.
Паника накрыла его внезапно, когда Трус внутри выставил перед глазами портреты Ангелины Павловны, Катьки и Линь. «Что ты делаешь, Саламандра? Остановись, пока не поздно, – вещал Трус. – Да, сокурсник. Да, давно не виделись и век бы еще не видеть. Я бы не поехал. Зачем он тебе, этот Буревестник? За ответы на тесты ты спасибо можешь написать и сообщением, а трекер – это ничего не стоящая ерунда… Ты вот о чем подумай. Что скажут все твои, если узнают, что ты посреди ночи встречался с кем-то в центре города? Тебе помочь? «Первая любовь, свидание, сразу – как тебе его подогнали, чуть только с женой разладилось…». И всем будет глубоко наплевать, что Буревестник отнюдь не дама, а мужик… Чего под луной не бывает». И трекер, так жгущий сейчас кожу, боится не меньше тебя. Боится этих тонких хакерских пальцев, на чье растерзание ты хочешь его отдать.
from: Salamander
to: _thunderbird_
Прошу прощения, Кир. Тут документы на недвижимость надо из области забрать… Извини, что взбаламутил. Потом, как-нибудь увидимся.
«Извини, что…»
У-у, ещё не встретились, уже извиняться…
Кирька удручённо покачал головой. Похоже, кое-что в некоторых людях не меняется.
Во-первых, если б тебе вправду припёрло забрать документы, ты бы об этом не стал писать кому попало. А во-вторых, запятая после «потом» – лишняя. Если я пишу нарочито неграмотно, то это ещё ни черта не значит, Валько, это помогает приглушить бдительность, показаться своим-в-доску, а в это время по единому лишнему знаку отследить состояние человека, словно по неверно взятому символу поймать критическую ошибку в программе.
Мысли Кирьки взвились в небо стайкой перелётных птиц, а его тонкие пальцы сами собой потянулись к сенсорному экрану, развернули си-сферу…
«Как ты был пай-кодером, не умеющим скрыть ни истину, ни собственные эмоции, так им и остался», – ещё успел подумать хакер, прежде чем с головой нырнуть в одну из баз данных. Но тебе нужна помощь. Очень нужна, Санька, и чёрт знает, как я это понял – может, вспомнил, что ты обычно пытаешься атаковать первым, чтобы скрыть собственную уязвимость – вот как сейчас этим «Тебя не будут ругать?», а может, сама Сеть выдала мне прямо в нужую извилину твой отчаянный позывной. А короткое окошко нелегальной риэлторской базы, возвещающее о том, что никаких сделок с недвижимостью у тебя не было и не предвидится, лишнее доказательство тому, что тебе нужна помощь. И чем скорее, тем лучше. Давай, Валько, хорош метаться. После запроса авторизации мышкой не машут.
from: _thunderbird_
to: Salamander
Санька. Сегодня. В восемь вечера. Или никогда.
***
Наплевав на правила дорожного движения, Линь летела чуть не по середине трассы, почти по самой нейтрали, ежесекундно рискуя превысить скорость с «предельно допустимой» на «разрешённой только для камикадзе». Встречный ветер бил по глазам, проникая в узкую щёлку не до конца закрытого шлема, и лохматил тёмную чёлку. Без ветра девушке было тяжело. А в её голове сами собой складывались строки стихотворения:
Если уйду незамеченным в ночь,
Дважды в двери повернув длинный ключ,
Даже и «Лиза Алерт» не найдёт,
Ибо не вспомнят, во что был одет,
Что говорил, улыбался когда…»8
«Почему ты пишешь от лица мужчины? – голос матери, которой Линь не звонила уже целые (о катастрофа!) сутки, так некстати ввинтился в ровную, почти маршевую мелодию текста. – Ты вообще э-э… нормальная? Ну, в смысле ориентации…»
Усилием воли Линь заткнула мамин голос, лишь её пальцы дрогнули на потёртой рукоятке газа, заставляя мотоцикл выложиться для своей хозяйки ещё больше обычного.
«…В горсти пять вёсен песка и воды,
Тысячи лиг вдоль железных дорог,
Светлые ленты неназванных рек…»9
Последний луч закатного солнца высветил за поворотом левую половину дороги, заставляя стволы деревьев вспыхнуть рыжим, словно бы они и вправду были охвачены лесным пожаром. А справа, в прохладно-фиолетовом сумраке наступающего вечера, по-прежнему продолжали тянуться ровные ряды двухэтажных коттеджей, которые отличались друг от друга лишь порядковым номером на углу.
Сколько раз она, зачарованная видом на далёкий горизонт, проезжала на полной скорости нужный поворот к одному из таких коттеджей, где на ста квадратных метрах, обставленных в стиле «хай-тек класса люкс», девушка могла бы назвать своими лишь два угла, в одном из которых стояло кресло-капля с принтом в виде звёздного скопления, а вторым был угловой треугольный балкон с видом на огни восьмиполосной трассы?
«Плоха та жена, что не спешит с работы домой! – на этот раз в эфир ворвался совсем посторонний голос, принадлежащий какой-то набожной олдскульной бабульке, которую Линь на днях перевела через дорогу. – Мужа любить надо, после свадьбы жена ему принадлежит, потому и фамилию должна менять… А детишки-то есть у вас? Как нет, три года вместе – и до сих пор нет?! Плохо, очень плохо…»
«Ага, бабка, и это ты ещё не в курсе, что в паспорте я оставила свою прежнюю фамилию, – злорадно подумала Линь. – Тебя бы инфаркт хватил от такой моей дерзости…»
Ах, да к чёрту все эти хождения вокруг да около. Просто признайся себе, девчонка, что не хочешь ты детей от человека, который когда-то (те самые три года назад) сказал, что любит тебя, а сейчас уже ясно, что и делаешь ты всё неправильно, и говоришь не то, и чувствуешь не так, а нет, впрочем, иногда (!) ты принимаешь верные решения, особенно когда он залегает по вечерам на диване с планшетом, а ты мечешься меж плитой, стиральной машиной, утюгом и собственно мужем, успевая приготовить, убрать, обнять, за единый вечер спланировать маршрут путешествия, выслушать рассуждения по поводу «не очень логично» или «зачем так суетиться?», через минуту получить одобрение, да и то лишь после своего фирменного «Не нравится – сам выбирай до морковкиных заговен и делай всё сам», снова обнять, а в ответ получить дружеского тычка пальцем в живот да фразу: «Ну не злись ты, кисы должны быть милыми».
А хочешь ты детей от другого человека (падайте в обморок, мама и бабка, предавай меня анафеме, Святая Церковь). Того, у которого глаза с добрым, чуть усталым прищуром, синие-синие, как северное небо. Того, кто не сбежал прочь, увидев тебя в гневе. Того, кто не стал первым делом читать нотации, увидев, что ты ошиблась. Того, кто протянул тебе руку тогда, когда ты меньше всего этого заслуживала и потому больше всего в этом нуждалась. Того, чёрт подери, кто по нелепой прихоти Времени годится тебе в отцы, так что самое время идти каяться в греховных сновидениях, в которых грозовая ночь, ветер, река и звёзды, разметавшиеся волосы, в которых ты подходишь к нему сзади, протягиваешь тонкие пальцы к обнажённой спине и шепчешь короткое «Разряд»…
Будь ты неладно, чёртово Время, что не отмотать тебя назад, когда если хоть не у него, так у меня не было ещё штампа в паспорте и невидимых оков на шее. Да не выкрутить так, чтоб и миру мир, и двоим любовь…
Рвется из груди синица, которой уже и так обрезали крылья, машет своими обрубками, хочет стать журавлем для горячих рук того, что смог тебя принять настоящей, и не может, не может пробить эту реберную клетку, застревает между прутьев со слабым стоном…
И на едином горьком выдохе Линь добивает стихотворение.
«Боги, пошлите мне смерть при грозе!
Вспышка, слепящий разряд – вот и всё.
Буду смотреть на небесную брешь,
Лёжа в траве и не чувствуя дождь»10.
***
«Север» на Невском встретил Саньку дорогим запахом шафрана и почти полным залом. Строго говоря, «Север» на Невском был Котом Шредингера, потому что Санька смог на память назвать еще четыре филиала старинной кондитерской, открытых на проспекте. Но для тех, кто прожил хотя бы с десяток лет в Петербурге, был только один тот самый «Север». Напротив Гостиного двора, ступеньки вниз и прозрачная стеклянная дверь.
